Медный король - Страница 48

Зверуин так обессилел, что не стал возражать. Рана его кровоточила. Когда Развияр нашел лужайку, прикрытую с трех сторон двумя камнями и кустарником, он лег на траву и сразу же задремал.

Развияр принес воды и поставил рядом. Зверуин спал, лежа на боку. Шкура его подсохла, и среди свежих царапин белел старый шрам. Развияр и раньше замечал его; на другом боку был такой же. Всадники носили на сапогах шпоры.

Он вышел на берег и быстрым шагом пустился вдоль потока. Приближался рассвет, и приближалась граница. Вдоль берега не то пели, не то охали шлепуны.

Больше года у зверуинов не родятся дети. На что рассчитывали нагоры, когда вели мага разрушать замок? Что с гибелью властелина действие проклятья прекратится? Но ведь проклятье наложил Утро-Без-Промаха, и труп его унесло водой вместе с бирюзовым кольцом на пальце…

Что за ненависть надо было питать к соплеменникам, чтобы мстить им так чудовищно? Племя, лишенное детей, умирало бы долго, старело, сходило с ума… Так оно и будет, если проклятие осталось в силе.

Развияр вспомнил ливень, обрушившийся с черного неба, и мага, воздевшего вверх ладони. «Они приползут на коленях», – говорил властелин и ошибался. Где теперь девушка, которую Развияр звал Крыламой? Что стало с сотником Браном, с интендантом Шлопом? С Кривулей и другими стражниками, со всеми обитателями замка? И что они говорят о Развияре?

Он шел, спотыкаясь, и всюду ему мерещились бабочки-кровники. Зверуин, у которого он убил брата, все равно был обречен – еще тогда. Он прожил дольше отпущенного срока. Что с того, что он младше Развияра; на этой земле такие законы. На этой проклятой земле.

Погасли звезды, и небо на востоке сделалось серым. Развияр шел все медленнее; Утро-Без-Промаха был жестокий человек, вернее, жестокий получеловек. Но разве он был хоть на волосок злее, чем племя зверуинов со своими обычаями?

Если бы тогда, давным-давно, Развияр исполнил приказ властелина и велел огневухе убить пленника, а тело сбросил в бурлящую воду… что было бы? Наверное, вспоминал бы ночами, как летит в поток изувеченное тело… А теперь будет вспоминать этих проклятых кровников, пьющих красную влагу из открытых ран.

Или не будет? Разве мало он видел на своем веку, чтобы просыпаться ночами из-за одного-единственного зверуина?

Из-за горизонта взмыли три точки – слишком большие для птиц, слишком быстрые для звезд. Он упал на землю и забрался в щель между камнями; три верховые крыламы прошли на большой высоте. К счастью, они не высматривали ничего и не искали. Они шли в глубину страны зверуинов – вероятно, затем, чтобы узнать о судьбе имперского мага.

* * *

Получеловек лежал, опираясь на левую руку, занеся в правой камень для удара. Развияр скользнул в сторону, спрятался за кустом.

– А, – сказал зверуин.

Выронил камень. Тяжело дыша, оперся на ладони. Трава на лужайке привяла, смятая тяжелым телом. Скорлупа из-под воды была пуста.

Развияр, помедлив, вышел на открытое место.

– Я думал, это они, – сказал зверуин шепотом. – Думал, ты не вернешься.

Он выглядел чуть лучше, чем вчера – по крайней мере, порезы и царапины затянулись, повязка прилипла к ране, и свежей крови на ней не было видно.

– Видел? – Развияр показал пальцем в небо.

– Видел, – зверуин облизнул пересохшие губы. – Я могу идти. Пойдем.

– Среди бела дня?

Зверуин замотал лохматой головой, сцепил ладони, весь подобрался от желания убедить:

– Надо идти. Я чувствую, они совсем близко. Они не станут ждать вечера… Почему ты вернулся?

Развияр уселся на камне, подальше от зверуина. Теперь, когда тот немного отлежался, в нем чувствовалась оживающая мощь. Такой протянет лапу, играючи – и собирай потом кости.

Почему вернулся… Да сдуру, если честно. Напуганный всадниками на крыламах, он долго прятался в щели между камнями, напряженно смотрел на восток и на запад, раздумывал. Дальше, в нижнем течении реки, берега лежат гладкие, как яичная скорлупа, и только кое-где из каменистой земли пробиваются редкие кустики. Человек, нарисовавший карту, отлично умел передавать характер местности; Развияр научился различать на карте горы, холмы, заросли, каменистые плато, и все это было на прежних местах, никуда не делось за прошедшие годы.

Может быть, он побоялся продолжать путь среди бела дня, по открытой местности. А может быть, подвело воображение – надоело видеть за каждым камнем обескровленное желтое тело, сухие глаза, вцепившиеся в землю руки… Он однажды пощадил этого зверуина и однажды спас. Достаточно, чтобы чувствовать беднягу почти что своей собственностью.

– Мне тоже надо отдохнуть, – сказал медленно. – Там дальше негде укрыться. Пойдем по ровному.

– Пойдем, – четвероногий кивнул. – По ровному легче идти. А эти, на птицах, не вернутся. Теперь им будет не до нас.

* * *

Его двуногого брата звали Короткий-Танцор, потому что он сражался, как танцевал, и танец был всегда коротким. А четвероногого раба звали Лунный-Кстати. И никакого особого смысла это имя не имело – просто старейшина, выдававший юношам имена в день посвящения, не любил Лукса за рассеянность, лень и строптивость. А может быть, даже подозревал в юноше склонность к предательству; как бы то ни было, старейшина оказался совершенно прав: Лунный-Кстати блестяще запятнал свое смешное имя трусостью и изменой.

– В чем трусость? – спросил Развияр. – Я поглядел бы на вашего старейшину, если напустить на него огневуху!

– Мои предки шли в огонь с веселой песней. А я не сумел даже достойно умереть.

– Я собираюсь выжить, – сухо заметил Развияр. – Если ты очень будешь жалеть, что не умер – лучше иди своей дорогой. Мне твои погребальные песни ни к чему!